Держась за руки, греясь в ладонях и янтарных глазах, идут по улице худой мальчик и его девочка-паж. У него любопытный нос, у нее - острый взгляд. Его губы кажутся тонкими, у нее - улыбка-ломтик закутана в шарф.
Он щурится. Трогает пальцами мокрый асфальт, почти глянцевый. Прислушивается к сладким вздохам сонных улиц. А она держит в руках матовое небо, грязно-голубое, светло-серое. Оно вдруг во сне упало. Устало, бедное. Ну, пусть спит, еще рано. Мне кажется, он режиссер, а она - его ассистентка. Так и есть. В его фильмах белокожие брюнетки были черно-белыми. А сигаретный дым застывал в воздухе, на полпути, от холода и усталости. Этот режиссер - странный. Но мне чем-то нравится.
Он ходит по городу, как по съемочной площадке, мягким ластиком стирая недостатки. А девочка-паж стирает небо. Внимание. Дубль первый.
Ноябрь. Улицы. Куртки. Спотыкаются дети. Спешат люди. Стоят у памятников и кинотеатров. Недовольно смотрят на часы. Как в восьмидесятых.
Бегут девушки. Бросаются в объятия. Извиняются. Ссорятся, мирятся и крепко целуют в щеку. Смеются. Одни дарят цветы, другие влюбляются. Кто-то путается место встречи. Ждет, уходит, расстраивается.
Одни - умные - в варежках и перчатка. У других - замороженные пальцы морщатся в кулаках и ежатся в рукавах. Режиссер решил, что будет прав, если уберет из фильма карманы. Он их заштопал и вырезал. А еще отобрал мобильные телефоны, отключил провода и выкинул мониторы. Подумал, что так будет лучше и проще. Ну вот. Теперь очереди на почте. Отправляются телеграммы, ставятся подписи. Мамы сходят с ума. Где их дочери? А девочки крутятся около стойки с открытками, выбирая нечто трогательное и изысканное. Подружки отправляют друг другу рецепты шарлотки. И почему-то, когда все встречаются, выхватывают в толпе знакомый помпон, то так радуются и улыбаются. Актеры хорошие, очень искренние. Но нос играет не свою роль и краснее от смущения, вместо щек. Ладони тоже забывчивы. И вместо них хлопают ресницы.
"Стоп, стоп, стоп. Еще раз. Нос, не морщься, пожалуйста. Глаза, больше удивления. И где ходит ветер? Позовите его кто-нибудь. Он в этой сцене развевает Марине волосы. Все на месте. Внимание! Камера. Мотор. Поехали." Дубль два.
И снова скользит камера, выхватывая добрые морщинки, лучистые глаза, ямочки на улыбке и взволнованное выражение лица. Мальчики неловко пытаются знакомиться на улицах. девушки театрально закатывают глаза и как бы нехотя оставляют номера. А потом сторожат телефон дома. разгоняют домашних и ждут, проверяя связь каждые четыре минуты. Звонок. Сердце останавливается. А потом бежит, спотыкаясь. Берет трубку: "Алло? Это Петр?"
Спустя два дня. Петр стоит с кустом жухлых роз. Крошится снег...
"Так ребята. Снега нет. Репетируем пока так. Продолжаем"
...Он замерз. А вопрос "Придет - не придет?" бьет его по щекам и становится самым главным на те полчаса, что он переминается с ноги на ногу под крылом у Пушкина. А на середине вопроса вдруг останавливается, как перед прыжком, застывает, а потом, как с горы, скатывается кубарем. Трубит, бьет по барабанам и танцует самбу. Он видит ее. "Ах ты боже мой! Как мило", - думаю.
Но так ведь почти не бывает. Когда солнце выключает свет, а по улицам идет дождь, тогда заканчиваются посиделки-неваляшки на травке, мы прячемся в свои кармашки и норки: ножки в носочки, глазки под челку. Быстрыми шагами идем за минутами. Строго по предписанному маршруту. Афиши, анонсы, сенсации, нонсенсы. Будешь поздно? Звонишь маме.
Романтика тонет, а романтики стонут в этих точечках и точностях. А когда вам последний раз говорили: "Простите, не подскажите, который час?" Теперь даже незнакомцы на улицах не ходят. Не предлагают конфеты и свое общество. В сценарии этого нет.
"Приготовились! Три, четыре, раз, два. Камера, мотор, поехали!"
Дует ветер во все щеки. Вырывает простынь с чистым небом. Весь экран вдруг белый-белый. Первый снег. И титры быстро-быстро бегут.
Мария Кушнир (с)